2. Методологическая иллюстрация:
создание образа Анны Болейн

Если когнитология допускает единство нарративного и художественного как пути, ведущего к истине, то возникает вопрос о практической реализации этого метода и достижении результата, подтверждающего его правомерность.

На первый взгляд может показаться, что мы имеем дело с осознанным отступлением от постижения истины, поскольку вносим в методологию признание легитимности воображения, которое обычно толкуется как средство субъективного видения действительности.

Однако когда исследователь оказывается перед реальностью, недоступной для сенсорного ее восприятия, невидимой, неслышимой и неосязаемой, то в этом случае следует либо отступиться от возможности действительного познания, либо признать легитимность вероятностного знания с помощью воображения. И в этом случае встает задача построения внутренней структуры субъекта, которая дает логически правильное объяснение эмпирически очевидных форм поведения личности, в том числе и видимых его противоречий.

История гуманитарного знания дает немало примеров попыток такого построения, которые представляют особый интерес, если речь идет о различных интерпретациях одного и того же исторического феномена. В этом отношении исключительный интерес представляет исследовательская работа, проведенная Мириам Элизабет Бёрстайн и направленная на сопоставление литературных и исторических интерпретаций образа Анны Болейн. Один из ключевых вопросов в этом контексте звучал таким образом: кто являлся подлинным инициатором реформы церкви в Англии – король Генрих VIII или его жена Анна Болейн? Как известно, Анна Болейн была обезглавлена по воле своего супруга.

М.Э. Бёрстайн предприняла попытку воспроизвести многообразие созданных образов Анны Болейн и получила в итоге поразительные результаты4. Казалось бы, застывшая историческая фигура, относящаяся к давно умершему прошлому, живет в настоящем, меняет свой образ, влияет на острейшие политические и духовные дебаты. Как эпистемологически оценивать это явление?

М.Э. Бёрстайн, рассматривая образ Анны Болейн в литературе 1901–2006 гг. и те стереотипы, которые его формировали, видит постижение истины в процессе деструкции стереотипов. Она отметила, что феминистка, рассматривая исторические романы и их ближайших родственников – эротические истории, жаловалась,что даже если героиня обладает уникальной властью, большинство романов заканчиваются по традиционной формуле – или замужеством героини, или разрешением любовного конфликта. Эта формула – исток фальши. Однако движение феминисток формировало свои ложные стереотипы. И это показала Лилиан Стюарт Карл. Она создала образ Вирджинии, ставший своего рода сардонической карикатурой на феминистские стереотипы. Вирджиния, крайняя феминистка, с полным отсутствием чувства юмора, соприкасается с мемуарами Анны Болейн и направляется на академическую конференцию, обнаруживая, что ее начальный тезис – «Анна Болейн была прототипической жертвой сексуальной агрессии» – должен открыть новый путь к истине: «Анна не была ни святой, ни грешницей, но, как и большинство из нас, смесью того и другого», не просто «жертва», как вначале думала Вирджиния; новая Анна выбирает путь манипуляции мужчинами с помощью своей сексуальности, точно так же, как сами мужчины добровольно готовы стать жертвой ее манипуляций.

Но в чем подлинная сущность Анны Болейн? М.Э. Бёрстайн видит возможность дать ответ на этот вопрос путем рассмотрения повторяющихся провалов многочисленных попыток уложить ее историю в приемлемую однозначную описательную форму. Процесс разрушения стереотипов – это когнитологическое познание подлинности и неподлинности образа. Бёрстайн считает, что такое частое и проблематичное появление Анны Болейн в исторических романах неожиданно проливает свет на то, как условности жанра «работают» и вместе с тем «не работают» с материалами их источников.

Драматизм биографии Анны Болейн привлекает постоянное любопытство. Хотя, казалось бы, это любопытство давно удовлетворено. Известна история ее взлета и падения, достижения высшей власти в качестве супруги короля Генриха VIII и последующей казни.
Вместе с тем считается, что история первого развода Генриха, подъема и падения Анны все еще должна быть написана. Почему? Дело в том, что многое из того, что нам известно, похоронено либо искажено политической и теологической полемикой. Вопрос здесь встает следующим образом: заслуживает ли Анна Болейн исторического увековечения? И это – проблема адекватного воспроизведения ее образа.

Именно этот исторический образ оказывается той «пустотой», которая должна быть «заполнена».

Но как это сделать? Поскольку Анна не контролировала создание собственной иконографии в качестве бесспорной героини Реформации, она не получила расцветшего культового статуса, как это произошло с королевой Елизаветой I и Марией, королевой Шотландской. Это – когнитологическая проблема, и она оказывается в центре анализа М.Э. Бёрстайн. Она отмечает, что сущность Анны оказывается своего рода «пустотой» и оставляет пространство для воображения, несмотря на то, что к середине прошлого века сложился формализованный образ Анны как заслуживающей наказания, склонной к истерике, часто асексуальной и ненормально властной. Даже «ревизионизм» Лилиан Стюарт Карл оказывается условным, поскольку она формирует свою схему, согласно которой включенность Анны в политику контролировала ее собственную сексуальность и в конечном счете стала причиной падения.

Бёрстайн в своих выводах опирается на богатый опыт различных интерпретаций образа Анны Болейн, представленных в 45 англо-американских романах и рассказах, опубликованных с 1901 по 2006 г., и в 38 из них после 1950 г.

Бёрстайн приходит к выводу, что сам предмет, послуживший основанием рождения богатой литературы, обусловил рождение специфического жанра, который нельзя отнести ни к художественной литературе, ни к историческому исследованию. Это и есть проблема достижения подлинности образа и специфики метода такого достижения. История Анны Болейн – это не роман: «любовь» в этих отношениях обычно под вопросом; это придворная игра как она есть; секс в ней может быть неприятным; и если мы принимаем предписание, согласно которому хеппи-энд является существенным, то тогда собственный конец Анны не соответствует этому требованию. М.Э. Бёрстайн считает возможным отнести написанные об Анне Болейн художественные истории к жанру антиромана. Но что означает антироман? Является ли он историческим исследованием? Очевидно, что не является.

Вместе с тем, поскольку речь идет о внутреннем мире Анны Болейн и его воспроизведении, а он оказывается закрытым, его раскрытие не может не использовать механизмов воображения. Вот почему за это дело и берутся романисты. Это – познание сокрытого мира, и форма романа оказывается для этого подходящей. В своей сущности – это не роман, а механизм получения знания о женском цивилизационном пробуждении через посредство описания опыта придворной жизни и замужества. И здесь фантазия вносит важный вклад в осмысление повседневного хода реальной жизни. Что касается Анны Болейн, то ее сексуальный опыт в рамках придворной жизни и замужества превращается в смесь загадочных страшных и кровавых трансформаций. Трагедийная сторона этих трансформаций, как правило, выводится из фатально неверных прочтений собственных замыслов исторических героев.

Обычно находят упрощенные ключи, якобы открывающие тайны загадочных придворных трансформаций жизни Анны Болейн.

Можно говорить о двух таких ключах. Романы об Анне Болейн часто следуют формуле, согласно которой лишь успешная коммуникация позволяет верно расшифровывать реальную сущность субъектов и их замыслы.

В романах ХХ и ХХI вв. параметры характера Анны с этой точки зрения определяются через утверждение о ее интеллектуальной и эротической активности, но вместе с тем эта активность принижается, поскольку она увязывается с ее угрожающей эксцентричностью, обычно представляемой в терминах истеричной речи. Истеричность Анны можно толковать как результат давления условностей придворной жизни на ее естественность, на ее природу. И это понятно. Поскольку любовный роман в центре власти никогда не бывает безобидным, то он угрожает стать источником разрушительной анархической энергии с серьезными последствиями для всех.

Аутентичный роман оказывается возможным только за пределами двора. Бытие в истории, замечает М.Э. Бёрстайн, оказывается удивительным образом идентично бытию в любви. Вот почему романы и антироманы в равной степени полагают, что для мужчин и женщин лучший путь проживать свою жизнь в истории – это избегать попыток делать ее. Всякое нарушение правил жизни двора, смешение правил двора и правил за пределами двора может сделать любого придворного жертвой политики двора. Именно в противоречиях правил естественной жизни и правил двора и находится ответ на вопрос, что представляла собой Анна Болейн и от чего зависела ее судьба. Но стремилась ли Анна Болейн делать историю? Вольное или невольное искажение cogito Анны или своеобразное «невидение» этого cogito позволяет исследователю выдавать свое собственное теоретическое
видение, т. е. свою сущность, свое cogito, за cogito Анны. Ошибочность здесь – не просто неадекватное отражение феномена исследования. Это скорее наделение феномена исследования качествами,которые ему не присущи. Когнитология как раз и является тем теоретическим фильтром, который призван устранить авторские «примеси» к исследуемому феномену.

М.Э. Бёрстайн представляет развернутую историческую картину таких «примесей», которые в силу определенных причин воспринимаются как подлинная истина.

Так, М.Э. Бёрстайн отмечает, что в работе «Акты и монументы Христианской церкви», опубликованной в 1559 г., протестантский мартиролог Джон Фокс пытался превратить Анну в ангела британской Реформации. В XIX в. ангельскому лику Анны была противопоставлена ее моральная двойственность: не ангел, но и не ведьма. Получалось,что в тех грехах, которые ей приписывались, она была невиновна.

Вместе с тем такие историки, как Джеймс Энтони Фроуд, взвешивая доводы «за» и «против», склонялись к оправданию позиции Генриха VIII. Позиция неопределенности сохранялась, как, впрочем, сохранялась и неясность нахождения оснований для прояснений этой ситуации.

Историк Фридман, чья биография Анны с 1884 г. оставалась стандартной в течение нескольких десятилетий, уклончиво замечал, что Анна что(то сделала, и между тем настаивал на том, что предъявленные обвинения были просто смешны. Поскольку с правовой точки зрения следует признать, что Анна Болейн никогда не совершала преступлений, за которые ее заставили взойти на плаху, то дискуссии вокруг ее «виновности» и «невиновности» оказываются вне поля истины. Эти дискуссии являются составной частью событий, которые определяют динамику общественных отношений и те тенденции, которые намечают их возможные перспективы. В этом контексте важное значение приобретает тот факт, что Анна была в Англии первой женщиной, которая была обезглавлена, а ее казнь означала конец «века рыцарства». Это – выявление исторических оснований казни личности, вина которой с правовой точки зрения является недоказанной. Здесь необходимо неправовое толкование истины. Оценка казни Анны рассматривалась как составная часть возрождения образа Анны как деятеля Реформации. Наиболее важным проектом по этой линии была позиция Элизабет Бергер, которая считала, что Анна могла быть реформатором, чьи цели были трансформированы мужчинами, подобными ее мужу, которые в противостоянии католической вере совершили много грубейших ошибок.

Убивая Анну, Генрих VIII утверждает мужское желание встать над женской божественностью. Эхо достоинств Анны звучит во многих романах и популярных ее биографиях.

М.Э. Бёрстайн считает наиболее опасной интерпретацию, согласно которой Анна видела себя как женщину «широкой потенциальной власти». Помещение этой власти Анной внутри себя как желания, которому подвержен весь мир, кажется изобретением Анной самой себя в качестве конечного трансцендентного объекта «желания». Контрапунктом такой интерпретации становится ее замещение взглядом на Анну как на страстную женщину, которая имеет романтический секс с возлюбленным Томасом Вьяттом (Tomas Wyatt), но внутренне искаженным в силу политизированного секса с Генрихом VIII. С другой стороны, Анна толкуется как фригидная женщина, холодная, как каррарский мрамор, терпящая свой политизированный и нежелательный секс с Генрихом.

Ключевым элементом в «постфрейдистской» трактовке Бёрстайн считает видение напряжения между стремлением Анны к аутентичному романтичному желанию, для чего требуется абсолютно приватный секс, и всевидящим оком двора, который охватывает всех, включая самого монарха. Каждый акт становится политическим театром и политической товарной сделкой. И неудивительно, что представления об адюльтерных отклонениях между Вьяттом и Анной фигурируют как подлинная страсть. Секс с Анной действительно романтичен, поскольку любовники находятся в условиях риска. Анна хотела почувствовать поцелуй мужчины, который любил ее и знал, за что и кто она есть, а не поцелуй мужчины, который наслаждается охотой и стремится к тому, чтобы подстрелить свою дичь.

Вольно или невольно романы, представляющие Анну в состоянии сердечной любви к Вьятту, по сути дела, помещают их встречу в эфемерные, утопические пространство и время. Эти романтические условности оказываются дисфункциональными. Лесли В. Рабин однажды заметила, что все, чего романтическая героиня хочет от своего героя, так это признания себя уникальной, исключительной индивидуальностью. Это требуется в дополнение к сильному сексу и восторгу перед ее достижениями.

В этой ситуации реальным героем становится Генрих VIII.
И в книге Е. Баррингтона, посвященной Анне Болейн, Анна – не жертва короля. Она соблазняет короля, говоря ему: «Все, что я хочу, – это ты, только и всегда ты. Позволь мне теперь быть твоей целиком – телом, сердцем и душой». Этот взрыв страсти обусловлен стратегическим расчетом – для того чтобы управлять королем в деле о разводе,Анне был нужен ребенок. Однако такие стратегические расчеты кажутся проблематичными при чтении романов, в которых Анна либо совсем не интересуется Генрихом, либо представляется асексуальной.

В некоторых случаях выявляется виновность Анны. В частности, Роберт Йорк представляет дело таким образом, что действительным отцом Елизаветы I является Марк Смитон, тогда как Лаурен Гарунер и Филипп Грегори допускают, что Анна совершила инцест со своим братом. Допускают также, что Анна имела адюльтер с тремя мужчинами, ни одного из них она не признала. Таким образом, Анна помещается в континуум ряда от сексуального манипулятора до ледяной королевы.

Бёрстайн при оценке таких взаимоисключающих позиций видит скрывающуюся за ними истину, а именно – особенности романтических отношений в условиях двора: насколько они были возможны. Бёрстайн считает, что, смешивая политику и сексуальность, когда доступ к телу короля означал и доступ к власти короля, двор Тюдоров создавал романтические фантазии, едва ли скрывавшие тот факт, что желание короля делало женщину ценной, но не в качестве женщины самой по себе. Это и можно считать объективной стороной обстоятельств, в которых происходила самореализация личности Анны Болейн. От Анны зависело, как происходила самореализация ее личности в данных обстоятельствах, и это позволяет дать критическую оценку многообразию фантазий, располагающих Анну на различных точках на линейной шкале: от исходной точки святого ангела протестантизма до жертвы сексуальных страстей, нарушающей не только каноны двора, но и моральные правила католической церкви. Сведение внутренней сущности личности, ее cogito к детерминизму внешних обстоятельств жизни подталкивало некоторых романистов к тому, чтобы описывать культуру двора Тюдоров как производящую женщин(сук. Бёрстайн точно определяет субъект-объектную ситуацию Анны, когда она подчеркивает, что Анна была просто средством достижения цели для Генриха, для которого целью была не Анна Болейн, а история: продолжение династии Тюдоров и политическая стабильность нации. Анна всегда мечтала выйти замуж по любви, но не могла представить, как мало ее субъективные
стремления значили для ее мужа.

В несдержанной и неуправляемой речи, в истеричном смехе выражалось ослабление ее сопротивления власти Генриха, а вместе с тем и неспособность контролировать собственную историю.

В своей несдержанной речи Анна демонстрировала неимение большой власти и саморазрушение в действиях и попытках придать своей жизни нужную форму.

Но и Генрих не смог придать своей истории нужную форму. Обе фигуры попали в ловушку драматической иронии. Все попытки Генриха иметь наследника мужского пола оказались бесполезными.